Элис Петерсон - Только будь со мной
Как же холодно! Ослеплённая зимним солнцем, я иду по улице вдоль дороги. Наш дом в Пимлико[1] стоит на широком проспекте, и я уже привыкла к шуму и оживлённому дорожному движению. Я к этому привыкла, как к старым друзьям, которые всегда рядом.
Мне хочется петь, танцевать, и кричать на весь мир о своей любви.
Будто в тумане я направляюсь к переходу на светофоре, который сегодня кажется таким далёким. А мне так не хочется тратить время впустую – мысли о жареном беконе, горячем кофе и объятиях Шона слишком соблазнительны. Дорога почти пустая, и если я потороплюсь, то успею без проблем перебежать на противоположную сторону улицы.
– Кас! – слышу я голос Шона.
Я оборачиваюсь, поднимаю взгляд на наше окно на четвёртом этаже и вижу: Шон высунулся из окна и машет моим кошельком. Какая же я дура.
– Бросай его мне!
Мимо на полной скорости проносится машина, и мне к тому же приходится уворачиваться от двух бегунов на тротуаре.
Шон продолжает помахивать кошельком.
– Нам ещё нужен сахар! И сигареты!
– Ладно. Бросай!
Он медлил.
– Лучше я спущусь.
– Не надо. Собирай чемоданы!
Рейс Шона через несколько часов. Я нетерпеливо переступаю с ноги на ногу.
– Да бросай же!
Шон с размаха бросает мне кошелёк. Я подпрыгиваю, чтобы поймать его – он ударяется о мою ладонь, перелетает через плечо и падает на дорогу.
Я бегу подбирать его.
– Осторожно! – кричит Шон. Я останавливаюсь. Теперь я слышу его невнятные вопли.
Оглушительный сигнал автомобиля.
А дальше я ничего не помню.
1
Пять месяцев спустя
Я слышала, как она поднимается по лестнице – её выдавало позвякивание многочисленных золотых браслетов на запястьях.
Она задержалась перед закрытой дверью, собирая волю в кулак, чтобы войти в мою комнату. Наконец она вошла, и я тут же почувствовала терпкий запах ее духов с чрезмерным ароматом ванили.
– Доброе утро!
Она уверенно пересекла спальню, умело балансируя на высоченных шпильках. Сколько себя помню, ни разу не видела маму в балетках или кроссовках. Мотивировала она это тем, что Бог пожадничал и обделил её ростом.
– Какой замечательный день! – бодро воскликнула мама, раздвигая занавески и позволяя солнечному свету наполнить комнату. – Я подумала, может быть, пообедаем в пабе?
Заметив, что её идея не произвела на меня должного впечатления, она торопливо добавила:
– Или прокатимся на машине за город?
– Может быть.
Мама подобрала с пола мои спортивные штаны и повесила их на спинку стула.
– Или… давай прогуляемся? Сходим в кино?
Я не шелохнулась.
– Что-то не хочется, мам. Иди без меня.
– Господи, Кас, прошло уже несколько недель! – сказала она, впервые повысив голос после моего возвращения из клиники в Сток-Мандевилле. – Ты не можешь вечно сидеть в четырёх стенах!
Зазвонил телефон.
– Я скоро вернусь, – пригрозила она и вышла.
Я знала, что моё безразличие раздражало её, но я не была готова выйти из дома. Через несколько минут мама вернулась с записной книжкой в руках.
– Это звонила Сара, – сказала она, присев на край кровати. – Я сказала ей, что ты перезвонишь.
Та самая Сара, с которой мы с Шоном снимали квартиру на Пимлико. Мы с Сарой всегда всё делали вместе. На третьем курсе, когда мы покинули своды аудиторий и были брошены на растерзание настоящим пациентам, мы с Сарой вцепились друг в друга, боясь, что те нас покусают. Как сейчас помню: в первый день практики мы пришли в больницу, одетые в длинные юбки, белые блузки и тёмно-синие пиджаки. В таком виде мы были похожи на школьниц. Когда меня попросили осмотреть пациента, Сара пошла со мной. Мы так нервничали, что, идя по коридору, не произнесли ни слова; только всё время поправляли стетоскопы, чтобы они симметрично висели на наших шеях.
Сейчас Сара оканчивала четвёртый курс. На этих летних каникулах мы должны были проходить стажировку за рубежом. Она сказала мне, что планирует поехать на Гибралтар, а я хотела поработать в полевом госпитале в Африке.
Я почувствовала толчок.
– Кас? – позвала меня мама.
– М-м?
– Ах, Кассандра, я так и знала, что ты меня не слушаешь!
Мама нетерпеливо раскрыла записную книжку и провела жирную горизонтальную черту.
– Я говорила, что это – нынешнее положение дел. И, – она глубоко вдохнула, словно собиралась окунуться в ледяную воду, – так теперь будет всегда. Мы не можем это изменить, но мы точно можем изменить наше отношение к случившемуся. – Она быстрыми движениями набросала несколько стрелочек, расходившихся вверх от нарисованной черты.
Я скептически приподняла бровь:
– А презентацию на компьютере будешь делать?
Мама отложила ручку в сторону.
– Ты должна подумать о своём будущем.
– О каком будущем? – взорвалась я. – Всё, что я любила… все, кого я любила…
Я не договорила.
– У меня повреждён позвоночник, – сказала я Шону, когда он пришёл навестить меня в больнице.
Он стал бледным как мел: он прекрасно знал, что это значит.
– Я парализована ниже пояса.
Ирония судьбы заключалась в том, что в колледже он больше всего интересовался неврологией и повреждениями позвоночника. Шон не проронил ни слезинки. У него было такое выражение лица, будто он был готов поколотить первого, кто войдёт в палату. Глядя на него, я пыталась найти хоть малейшие признаки того, что он не бросит меня в трудную минуту, что он будет со мной. Но в его глазах я не видела ничего, кроме гнева и растерянности. С одной стороны, я надеялась облегчить его страдания и сказать, что он может уйти и не возвращаться. Мне не хотелось, чтобы он оставался со мной из жалости.
С другой стороны, я мечтала, чтобы он обнял меня и сказал, что любит, и что всё будет хорошо.
Я с трудом справлялась со своими чувствами. Мне хотелось кричать, громить все вокруг.
Как в одночасье жизнь могла перевернуться с ног на голову? Всего несколько дней назад мы танцевали, дурачились в постели и строили планы на будущее. Он пригласил меня в Дублин и собирался познакомить с родителями. Что теперь?
Он встал и повернулся ко мне спиной.
– Это я во всем виноват.
Мои глаза наполнились слезами.
– Нет. Не вини себя.
– Часы посещения окончены, – жёстко объявила медсестра Джорджина, просматривая мою медицинскую карту. – Тебе пора, парень. Ей надо отдохнуть. Придёшь завтра.
